— Что старуха совсем с ума сошла, мы и сами не знали, ваша милость, — сказал он вполне рассудительно. — Живет она на отшибе, а с головой у нее и прежде неладно было. Вот как сыновей лишилась, так и того… заговариваться стала. А если настолько рехнулась, что на вашу милость кинулась, так сама виновата. Не о ней речь.

И говорил он слишком чисто и правильно для горца, и держался без всякого страха, который нет-нет да проскальзывал в повадках прежнего старосты. Хотя бояться ему сейчас было чего. Нападение на королевского офицера приравнивается к бунту. Вальдония уж точно заслужила смертную казнь, но Эйнар имел право наказать и старосту, в деревне которого кто-то совершил такое преступление. Но этот мерзавец не боялся. Наверное, думал, что комендант крепости не узнает его по нескольким словам, прозвучавшим из темноты в ночь казни мародеров. Только вот Эйнар никогда не забывал угроз.

— Не о ней, — коротко подтвердил Эйнар, соглашаясь, что мстить деревне за одну безумную старуху не будет. — Так ты, значит, новый староста? А что с прежним случилось?

— Приболел он, ваша милость, — усмехнулся горец без всякой угодливости. — А люди без старшего — овцы без вожака. Вот и выбрали меня в заступники, как у нас водится. Здесь народ смирный, боязливый. Разбойников боимся, солдат — еще больше… А уж лютой хвори — сильнее всего.

Он глумился. Нагло и уверенно в собственной безнаказанности. Кулаки у Эйнара начали зудеть с первого слова, а сейчас пакостную усмешку так и хотелось вбить мерзавцу в зубы. Но Эйнар ждал, глядя в упор и помня, что за спиной у него хижина с беззащитными женщинами, а Кэйси еще только скачет к крепости.

— Нам бы, ваша милость, миром дело решить, — сказал наконец его собеседник, переждав пару минут тяжелой вязкой тишины. — Мы его величеству — верные подданные, но это дело не королевское. Наше это дело. Наша земля, наши люди. Умирать никому неохота, верно, ваша милость?

А ведь он появился в деревне недавно. Эйнар даже был уверен, что знает когда. Вернулся с войны вместе с дружками, но оказался слишком умным или везучим, чтобы попасться в ущелье, а потом гарвийцы его не выдали, разумеется. Отсиделся и решил, что место старосты — неплохое начало новой жизни. А тут подвернулась возможность отомстить то ли за приятелей, то ли за родню. Бросить вызов самому капитану у него, пожалуй, кишка была тонка, но ведь ясно, что женщина в хижине Эйнару нужна, раз он за ней приехал. Да и вторая… Уж о его женитьбе в Гарвии известно.

Эйнар молчал. Только продолжал смотреть в упор: обычно это помогало, вот и мерзавец под его взглядом помрачнел, ухмылка исчезла с обветренного загорелого лица. Но все-таки продолжил:

— Так как же, ваша милость? Люди в своем праве. Заразу-то сжечь надобно.

— Жгите, — согласился Эйнар. — Вон она лежит. Руками не хватайте — возьмите крючья.

— Не ту заразу, ваша милость, — на удивление вкрадчиво сказал мерзавец. — Вальдония не первая заболела. Хворь ей постоялица привезла.

— Из города, — уронил Эйнар. — С постоялого двора. Значит, она не первая.

— Здесь — первая, — еще вкрадчивее возразил его собеседник. — Не по обычаю, ваша милость, судите.

— Верно. По закону. Королевскому.

Эйнар обвел взглядом угрюмо молчащую толпу. Гарвийцам не было никакого дела до неизвестной женщины. И Эйнару они мстить не хотели. Они всего лишь отчаянно хотели жить, боясь близкой смерти от серой гнили куда сильнее, чем далекого королевского гнева. И были твердо убеждены, что спасти их может только сожжение заразы, явившейся под личиной незнакомки. Человек сорок мужчин. И женщин столько же, а это горянки, которые будут рвать зубами и ногтями любого, в ком увидят угрозу своим семьям. Да, они с Диком успеют положить несколько человек. Да, потом гарнизон пройдется по деревне огнем и сталью. Но это будет потом. И можно ставить собственный топор против деревянного детского ножика, что этот, снова ухмыляющийся, под руку Эйнару не попадется, да и после вывернется. Он ведь точно знал и про запертую в хижине Вальдонии фраганку, и про болезнь. Успел собрать людей и появиться точно вовремя! Умный ублюдок, опасный.

— Король далеко, — спокойно подтвердил его мысли ублюдок. — И он тоже, небось, обычаи чтит, на то он и король милостью богов. Мы ж по-хорошему хотим… Свою женщину можете забрать, коли не боитесь. А этой все одно помирать. Так чего и ее мучить, и нас губить? Будьте великодушны, отойдите с дороги.

Он шагнул вперед, и толпа качнулась следом. Пахнуло плохо выделанной кожей, редко мытыми телами и страхом. Страхом, так легко перетекающим в ненависть.

— Стоять! — рыкнул Эйнар. — Напомнить, что будет с тем, кто напал на офицера короля?

— Серая гниль страшнее! — визгливо выкрикнула какая-то бабенка. — Уйдите, ваша милость! У нас дети! Не губите!

Эйнар глянул так и оставшемуся для него безымянным мерзавцу в глаза. Те блестели весело, зло и капельку безумно. Мерзавец знал, что Эйнар не отступится. Он этого и хотел. И уже предвкушал, как руками толпы сомнет его, а потом растопчет, разорвет, раздавит. А если очень повезет, то капитан будет еще жив, когда его женщину — кто ее отпустит-то, живого свидетеля — либо загонят в хижину и подопрут дверь, прежде чем кидать в окно хворост и факелы, либо и вовсе придержат… на какое-то время. У него на глазах, чтоб еще помучился…

Он понимал это так явно, словно был магом, умеющим читать мысли, но на самом деле Эйнар просто повидал таких душевных уродов. Наслаждающихся чужой болью и смертью, смакующих ее, как лучшее лакомство. И как озарение вспыхнула еще одна мысль: ублюдок был слишком смел и непрост для обычного разбойника, чудом ускользнувшего от правосудия. А убийство коменданта крепости — отличное начало не только новой жизни, но и разбойничьей славы. Места здесь глухие, гарнизон окажется без головы, а гарвийцы будут насмерть повязаны участием в бунте и тройным убийством.

Толпа снова качнулась вперед…

— На всякого волка, значит, стрела найдется? — холодно уточнил-напомнил Эйнар.

Мерзавец успел все понять. И даже отшатнуться. Но он сам сократил расстояние на этот предпоследний шаг, а последний сделал Эйнар. И в этот раз смягчать удар не стал. Его кулак в перчатке толстой кожи с железными пластинами врезался в челюсть горца — там хрустнуло, глаза мерзавца закатились, но он не упал. Так и остался стоять, с удивлением глядя на рукоять тяжелого охотничьего ножа, торчащего у него из груди. Левой рукой Эйнар владел ничуть не хуже, чем правой.

Выдернув нож, Эйнар шагнул назад и, не удостоив медленно завалившееся ему под ноги тело даже взглядом, рявкнул глухо ахнувшей толпе:

— Стоять на месте! Бунтовать р-р-решили! Закон один для всех! И закон здесь — я! Солдаты уже едут из крепости. Увижу кого-то возле хижины — пеняйте на себя! Серая гниль, может, и помилует, а я — нет. Если в деревне есть больные, пусть новый староста придет, когда привезут целителя. А сейчас — р-р-разойтись по домам!

Миг, другой, третий толпа молчала, потом ее словно окутало облако шепота, всхлипнули женщины, какая-то заревела навзрыд. Но хребет бунта уже был сломлен смертью предводителя, и медленно, будто страшась повернуться к Эйнару спиной, люди начали расходиться. На него смотрели с ненавистью и ужасом, он расслышал несколько проклятий, сказанных шепотом на местном говоре, но люди уходили.

Эйнар смотрел им вслед, чувствуя, как разжимается стиснувшая внутренности когтистая лапа. Воздух вдруг стал упоительно свежим и вкусным, и Эйнар дышал им жадно, словно пил родниковую воду. Ругнулся Дик, звякнув чем-то, но сил посмотреть в его сторону не было.

Вместо этого Эйнар глянул на тело у ног. Наклонился, тщательно вытер нож о шерстяную куртку убитого, прежде чем убрать в ножны. И немного отдышался, прежде чем повернуться к хижине, на пороге которой стояла его жена. Женщина, ради которой он сегодня убил двоих и вовсе не считал это дорогой ценой за ее жизнь и безопасность.

Глава 26

НА ПОРОГЕ

Благие боги, как же Ло было стыдно! Щеки пылали, будто она умылась ледяной водой, и даже уши, кажется, загорелись от смущения. Струсила, наговорила глупостей… А потом и вовсе отмолчалась за чужой спиной, потому что ровным счетом ничего не могла сделать. Магичка без магии, аристократка без свиты… Конечно, она и прежде видела крестьян! Но в родовом поместье Ревенгаров они были почтительны и услужливы, а во время войны — мрачны и покорны. И, уж конечно, трепетали перед магами. Никогда Ло в голову не приходило считать какую-то деревенщину опасной.