— Пятьсот флоринов деньгами. И имущества на столько же, если не больше. Мне казалось, оно достаточно велико…

— Для провинции — да. Но не для жизни в столице. И еще смотря на что тратить. Если только на две свадьбы, то хватит. Но тогда род Ревенгаров обнищает окончательно, а вы теперь, капитан, его часть. Даже после нашего развода вы все равно останетесь Ревенгаром. И в любом случае вы захотите, чтобы дочери и будущим внукам не пришлось стыдиться вашей бедности.

— Заботитесь о моей семье? — сдержанно усмехнулся капитан.

— О своей, — отрезала Ло. — Во-первых, я забочусь о сестре, разумеется. Есть еще пара кузенов, но они мужчины, пусть сами добиваются успеха. Во-вторых, леди Тильде — двенадцать, на нее уже сейчас в обществе будут смотреть как на возможную невесту. И что увидят — это совсем другой разговор… Капитан, жизнь в столице — это огромные расходы. А то, что прилично для лейб-дворянина без состояния, Ревенгару непозволительно. Если девица на выданье не меняет платье при каждом выходе ко двору, знатным стервятникам плевать на заслуги ее отца. Мелиссу пока одевает королева, да хранят боги ее величество, а я прятала пустой кошелек под формой армейского мага. У вашей дочери нет ни одной из этих возможностей, зато в избытке дурных манер и непокорного нрава, а их одним гербом не прикроешь, даже таким древним, как наш.

— Оставьте мою дочь в покое, — мрачно предложил Рольфсон. — И скажите прямо, чего вы хотите?

— Знаете, капитан, — сказала Ло так устало, будто над солдатским лагерем защитный полог растянула. — У моего отца был прекрасный жизненный принцип. «Лорды не торгуются», — говорил он, позволяя себе любые прихоти. Я только и слышала в детстве, что аристократам неприлично беспокоиться о деньгах. Думаю, он унаследовал этот девиз от своего отца, который продал фамильные драгоценности, чтобы осыпать золотом первую танцовщицу королевского балета и подковать серебром любимого скакуна. Эти подковы, кстати, тоже пришлось продать уже при моем отце, его сыне. А потом отец погиб, до последнего веря, что все это — временные трудности, какие бывают даже у самых родовитых семей. Матушка его не пережила, и мы с Мелиссой остались в огромном особняке, на котором лет сто не чинилась крыша, зато в сад покупались фраганские розы и валлирийские лилии. Не торгуясь, разумеется. Так что чего я хочу? Достойной жизни, капитан. Для вашей дочери и моей сестры для начала. И потому я буду вести проклятые расходные книги, учитывая каждый флорин из вашего жалованья и моей пенсии. Да что там флорин — каждый барг муки, масла и соли, каждую сорочку и пару чулок. Леди не торгуются, когда могут себе это позволить… И приданое это, будь моя воля, я бы не оставила лежать мертвым грузом в ожидании свадебных расходов, а поставила бы в поместье Ревенгаров сыродельню взамен развалившейся. Купила бы породистых овец — там замечательно водились тонкорунные овцы, как говорят старики. Подновила мельницу, велела засеять каждый клочок пахотной земли и заложить новые сады. Да, деньги ушли бы почти все, а Мелиссе пришлось бы подождать с замужеством. Но через пять-шесть лет каждый флорин принес бы вдвое, а то и втрое прибыли. Подумайте об этом, капитан.

— Я подумаю, — согласился Рольфсон, вставая с подоконника. — Обязательно подумаю, миледи.

Не прощаясь, он вышел, а Ло, наклонившись, уткнулась лбом в ладони и стиснула зубы, пережидая ноющую боль в спине. Там, под лопаткой, будто проснулась и мерзко ныла уже зажившая рана. Пять-шесть лет… Стоит ли загадывать на такой срок, даже если Рольфсон согласится распорядиться подарком короля по мыслям Лавинии? Что ему до разорившихся Ревенгаров? И уж точно капитану не следует знать, что за спиной у Ло темная тень смертельной угрозы. Черные розы были предупреждением, которым она пренебрегла; какого хода следует ждать теперь? Здесь, в мирной крепости, где самая большая угроза — соль в шамьете да сплетни кухарок? И все-таки, ожидая смерти, следует жить. Цепляться за каждый подаренный судьбой день, строя будущее сестры, раз уж своего не предвидится. Леди не торгуются? Да что вы понимаете в истинных леди!

Глава 11

ЧТО ПОМНЯТ ДЕРЕВЬЯ И КАМНИ

Лестеру хватило одного взгляда на заявившегося к нему Эйнара. Отставив в сторону ступку, в которой растирал какое-то вонючее зелье, лекарь прошел к буфету, достал бутылку и стаканы. В один налил карвейна — ровно треть. Поставил на стол, накидал на тарелку сыра с мясом. Эйнар честно напомнил себе, что до вечера еще далеко, а он на службе. И что бутылка не лошадь, от беды на ней не ускачешь. И вообще…

Потом сел к столу и глотнул обжигающий карвейн, как воду. Ровно один глоток. Зажевал холодным мясом, глотнул снова. И еще раз. После третьего глотка прислушался к себе — внутри будто слабела натянутая до звона тетива.

Лестер невозмутимо присел напротив и опять принялся вколачивать пестик в ступку. Эйнар положил на кусок сыра еще ломоть мяса, накрыл сыром сверху, отправил в рот. Прожевал, наслаждаясь обманчивым теплом внутри. Устало подумал, что один-то раз можно, а вообще — пить с расстройства не дело. И спросил, поглаживая пальцами почти опустевший стакан:

— Лестер, зачем магам перстень?

Целитель так же мерно стучал пестиком, не сбившись с ритма. И ответил спокойно, ничуть не удивляясь дурацкому вопросу, хотя всем известно, что по цвету кольца определяется гильдия мага:

— Если попросту, так затем же, зачем тебе — меч.

— А что, без него колдовать нельзя? Я-то могу и голыми руками драться, если надо. Или не мечом, а чем-то другим.

— Можно, — уронил Лестер, вглядываясь в ступку. — Еще как можно. Перстень — это просто инструмент. Ориентир для настройки. Ну и силу через него пропускать удобно. Сырая магия — она непослушная. А с перстнем колдовать и легче, и надежней. Вот мой, к примеру…

Он снял с пальца серебряное кольцо с крупным, но неярким зеленым камнем и двинул его по столу к Эйнару. Улыбнулся:

— Да ты погляди, не бойся. Ничего тебе не будет. Это ведь не меч, им даже не порежешься.

Эйнар взял перстень в руки, присмотрелся. В глубине камня большая зеленая искра то притухала, то разгоралась сильнее.

— Светится, — настороженно сказал он.

— Пульсирует, — поправил его Лестер. — От слова «пульс», что по-ученому значит «сердцебиение». Камень отзывается сердцу мага. Если маг погибает, его камень… он как бы умирает. Гаснет навсегда, становится обычным кристаллом. Ну, про то, что у всех магических гильдий свой цвет, ты и без меня знаешь, верно? Лекари зеленый носят, некроманты — фиолетовый, разумники — белый…

— Боевые маги — красный, — продолжил Эйнар. — Знаю, да.

Лестер молча кивнул, старательно глядя внутрь ступки.

— А когда маг снимает перстень? И зачем?

— Даже не знаю, что сказать, — вздохнул старый лекарь. — Вообще-то никогда. Первый перстень мажонок получает, когда приходит в Академию. Медный, с дешевым камушком. Обычно в ученические перстеньки горный хрусталь вставляют или яшму. Цвет ведь на самом деле неважен, учиться можно на любом. Вот потом, когда маг заканчивает учебу, то ему вручают уже настоящий перстень — вроде как рыцаря мечом препоясывают. Кольца для выпускников делают маги-артефакторы, а камни для них сами студенты приносят — смотря что себе могут позволить. Мол, одно дело целителю зеленый кварц носить, а другое — изумруд. Хотя я тебе так скажу: никакой разницы. Просто изумруд богаче смотрится. И если с камнем сроднился, то он тебе как рука и глаз вместе взятые. Без него хуже, чем голым, себя чувствуешь. Даже если Академию не закончил, как я вот, перстень все равно завести приходится. Купить камень, отнести ювелиру-магу. Дорогое удовольствие, а что поделать — надо.

— Ага… Значит, чужой камень взять нельзя? Или купить, если свой потерял?

Эйнар старательно пытался представить, что перстень, который Лестер не снимал на его памяти никогда, просто инструмент. Или оружие. С оружием получалось понятнее — любой воин хотя бы с ножом точно не расстается.