Караулы бдили, как им и положено, остальная крепость спала. Только однажды в темноте двора что-то коротко взвизгнуло, зашипело, и мимо Эйнара, мгновенно бросившего ладонь на рукоять ножа, гордо прошествовал Мяус с огромной крысой в зубах. Крыса извивалась, пищала и лупила по камням толстым голым хвостом, пытаясь укусить кота, но тот лишь сильнее сжимал зубы да подозрительно косился на человека.

— Не отниму, не бойся, — сказал Эйнар, невольно усмехнувшись. — Хорошо службу несешь.

Мяус уронил придавленную крысу возле колодца, сел рядом и посмотрел на нее с удовлетворением, будто соглашаясь: да, служит на совесть. Потом облизал лапу и принялся умываться. Сгорбившийся и остроухий, в лунном свете он был похож на крошечную горгулью, сложившую крылья за спиной, — точно такая, только серебряная, украшала приклад любимого арбалета Тибальда.

Миновав кота, Эйнар обошел двор, сходил на стену… Все было тихо. Вернувшись в комнату, он снова лег и провалялся еще пару-тройку часов, глядя то в потолок, то в окно, наискось перечеркнутое лунным светом. После уборки Селины комната стала чистой и почти уютной, но Эйнару все время казалось, что он в чужом месте. А ведь это комната Мари… Неужели и правда он предаст память жены, если хоть задумается о браке с другой женщиной? Настоящем браке…

Время тянулось, как смола из трещины в коре, Эйнар почти чувствовал его медленную вязкость, в которой тонул, словно неудачливая мошка. Рассвет поздней осенью не торопится, а ярл вряд ли пустится в путь с первыми лучами солнца. Интересно, что он будет делать, если леди не придет провожать гостей? Проспит или… В то, что она передумает, разом хотелось и не хотелось верить. Если согласится… Да, позору Эйнар нахлебается, как утопленник — воды, зато потом будет жить спокойно. Морок от них с Тильдой отстанет, а позор забудется… наверное.

А вот если нет… Простыни вдруг показались колючими, но Эйнар заставил себя прикрыть глаза и лежать неподвижно. Поспать все-таки стоило, иначе завтра опять глаза будет щипать, словно в них песку насыпали. Вот так и понимаешь, что годы идут. Лет десять назад он не знал, что такое усталость после бессонной ночи… Так вот, если леди не согласится на предложение ярла, беды Эйнара могут закончиться очень быстро и просто — прилетевшей ниоткуда стрелой, обвалом в горах или смертельной хворью. Смотря что окажется легче устроить. Ведь ярл, покинув его дом и отъехав на девять полетов стрелы, перестанет быть гостем.

А еще стоило подумать, чего хотел от леди ведьмак. Вряд ли просто пожелать доброй ночи. Интересно, почему ярл волчьего клана держит при себе ведьмака родом из черных лис? Родственники по хвостам, что ли?

Снова и снова Эйнар перебирал по слову все, сказанное на йотуновом балконе, благо на память никогда не жаловался. Почему маг, скрывавшийся под мороком, возненавидел леди, теперь было понятно. Но неужели король ничего не знает об этой истории? А если знает, то должен был держать магичку под надежной охраной. Если только…

Если только вокруг леди не идет тихая смертельная игра, Цель которой — найти предателя. Тогда можно даже предположить, зачем ее прислали в крепость, прикрыв истинные намерения браком по королевскому сватовству, — да просто в Драконьем Зубе каждый человек на виду! Подобраться к леди незамеченным у убийцы вряд ли выйдет. И портал в саму крепость не поставишь — для этого нужно получить разрешение коменданта, который должен своей печаткой отключить защитный артефакт. Потому-то и маг является мороком, что дотянуться собственными руками пока не может. Для этого, похоже, ему и нужен Эйнар. Зато морок способен вынюхивать и как-то влиять на разум, если правда то, что он говорил про Тильду. Пресветлый Воин, как же паршиво распутывать дела магов, ни йотуна в них не смысля! Кстати, а почему леди не захотела поклясться ярлу своей силой? Неужели…

Да нет, силу она не утратила. Эйнар сам слышал, как горничная леди рассказывала о проклятии, которое магичка наложила на дверь комнаты после выходки Тильды. Послушать Нэнси, так из досок вылезали черные змеи с горящими глазами, валил красный дым и что-то жутко стонало, а потом все втянулось назад и успокоилось, но проклятие, мол, теперь так и ждет жертву. Дверь, мимо которой Эйнар проходил по десять раз на дню, выглядела совершенно обычной, но ведь его куртка, обработанная магом-артефактором, тоже ничем таким на вид не отличается, а грязь и острое железо ее не берут. Так что магии леди не лишилась, и причину ее отказа в клятве надо искать в чем-то другом, как и разгадку отсутствия перстня.

Но все это — снова и снова возвращался он к ясной жестокой мысли — не будет иметь значения, если леди уедет с Рагнарсоном, забрав и ненависть своего врага, и все тайны.

Под утро Эйнар все-таки уснул, провалившись в тяжелое тревожное забытье, но через час очнулся от шума во дворе. Вскочил, растерянно и зло ругнув себя, — настолько привык вставать раньше всех в крепости, что и помыслить не мог о возможности проспать. Быстро оделся, поплескав в лицо холодной водой над тазом, накинул куртку. Оружие, поколебавшись, брать не стал. Шум совершенно мирный, просто гости собираются в дорогу, и выйти к ним с топором или мечом было бы странно. Хуже того, оскорбительно. А ведь как чешутся руки…

Сбежав вниз, Эйнар торопливо окинул взглядом двор, ища среди высоких широкоплечих северян женскую фигурку. Но леди не было. Или она действительно проспала отъезд гостей, или ехать не собиралась. «Или ждет нужного момента, чтобы появиться», — кольнула недобрая мысль.

— Тибо, почему меня никто не разбудил? — хмуро спросил он сержанта, лениво попивающего шамьет на крыльце.

— Тебя? Да все думали, что ты уже проснулся, — удивленно глянул Тибо. — Всегда же вскакиваешь раньше петухов, будто они тебя в задницу клюют перед тем, как запеть. На-ка, глотни, а то вид такой, словно и не ложился.

Эйнар взял кружку, хлебнул горячего сладкого напитка, все равно отдающего скрытой горечью, которую из шамьета не убрать, сколько ни лей меда. В голове почти сразу перестало гудеть, в глазах тоже прояснилось. Хорошая штука, хоть и непонятная на вкус. Никогда Эйнар не любил это южное пойло, а придется, похоже, с ним подружиться, если и дальше со сном будет такое.

— А где ярл? — оглядел он двор еще раз, поняв, что его тревожит: белоснежной гривы Рагнарсона тоже не было видно.

— Да вон он, — кивнул Тибо, принимая назад кружку и смачно зевая. — С ведьмаком рядом стоит. С тем, что помоложе и посмазливее. Слушай, а правду говорят, что северяне в походе друг о друга греются? Да и в мирное время могут парня с девчонкой попутать?

— Иногда — правду, — буркнул Эйнар, досадливо вглядываясь в ярла, от которого как раз отошел прикрывавший его от взгляда здоровенный берсерк. — Но это… не так, в общем, как на юге. Потом расскажу, если хочешь.

Не то время сейчас было, чтоб объяснять древние обычаи Вольфгарда, по которым воин, не заслуживший славы и не скопивший лично добытого золота, не вправе сделать брачное предложение достойной деве или женщине. Можно, конечно, жениться на ком-то попроще или привезти в жены чужестранку, но это значит показать свою слабость, потому многие не женятся до тридцати, а то и до сорока лет. Когда мужчина дома, хватит и рабынь, чтобы согреть постель. А вот в походах…

Там сложился тайный дружинный уклад, по которому юнцу, еще не выпросившему ленты, не считается бесчестьем ночевать с кем-то из старших под одним плащом. Само собой, по согласию и в благодарность за воинскую науку. Потом, выйдя из возраста кипящей крови и приведя жену в собственный дом, воин и думать о таком забудет. Женатому — неприлично, его и так Волчица наградила благой долей. Взявшему ленту — тем более постыдно: как может стать хорошим мужем тот, кто не способен справиться с собой и подождать женского ответа? А молодому холостяку — можно, если совсем невтерпеж. Но только воину, а не земледельцу или ремесленнику.

Потому что в дружине мужскую дурь сдерживает ясное понимание: обидишь своего — останешься в драке с неприкрытой спиной, а то и нож в нее получишь. Ничего общего с развратным югом, где мальчиков продают на рынках наравне с девушками, не видя в этом мерзости. Но в Дорвенанте никому не объяснишь разницы. Если уж самого Эйнара, выросшего рядом с Вольфгардом, от подобных нравов с души воротило — все-таки не волк он, как ни крути.